Читать ««На пороге как бы двойного бытия...». О творчестве И. А. Гончарова и его современников» онлайн - страница 203
Михаил Отрадин
Так, в оде Ломоносова Нева дивится этому неожиданно возникшему на ее берегах городу:
В стенах внезапно укрепленна
И зданиями окружена
Сомненная Нева рекла;
«Или я ныне позабылась
И с оного пути склонилась, Которым прежде я текла?»
Мотив чуда и чудо-строителя оказался в поэзии очень стойким. Он дожил до пушкинских времен, иронически прозвучал в обращении Евгения к Медному всаднику («Строитель чудотворный <…> Ужо тебе!..»), но не угас. В стихотворении В. Романовского «Петербург с Адмиралтейской башни», опубликованном в «Современнике» (1837, № 1), в номере, который вышел уже без Пушкина, об этом говорится с какойто для тех лет уже архаичной прямолинейностью:
О дивный град! о чудо света!
Тебя волшебник созидал…
И силой творческой, в мгновенье, Болотный кряж окаменел.
Воздвигся град, — и, в удивленье,
В поэзии XVIII века было не принято вспоминать о тысячах человеческих жизней, которыми пришлось оплатить невское «чудо»: предполагалось, что у «чуда» цены не бывает. Но в народной памяти жила страшная правда о жертвах Петербурга. На этой основе зародился в народном устном предании мотив «вины» Петербурга и его основателя, мотив будущей гибели проклятого города, города Антихриста, столицы, построенной на костях.
Народная молва подхватила и разнесла слова о гибели Петербурга, которые, как показал на следствии царевич Алексей, произнесла после бывшего ей видения его мать, Авдотья Лопухина, в то время уже заточенная Петром в монастырь. Впоследствии ее пророчество получило каноническую формулу: «Петербургу быть пусту».
Мысль о вине Петербурга, его обреченности, призрачности, о проклятии, тяготеющем над городом, многое определила в зарождении и формировании особого петербургского мифа, которому суждена была долгая жизнь в русской литературе, искусстве в целом. «В истории Петербурга, — писал Н. П. Анциферов, — одно явление природы приобрело особое значение, придавшее петербургскому мифу совершенно исключительный интерес. Периодически повторяющиеся наводнения, напор гневного моря на дерзновенно возникший город, возвещаемый населению в глубокие осенние ночи пушечной пальбой, вызывали образы древних мифов. Хаос стремился поглотить сотворенный мир»[536].
Трагическое пророчество, эсхатологический вариант петербургского мифа, не нашло отражения в светской литературе XVIII века. Еще при жизни Петра о нем стали писать как о божественной личности. «Сакрализация личности Петра привела к тому, что город святого Петра стал восприниматься как город императора Петра»[537]. Святость основателя как бы распространялась и на его город[538].
