Читать ««Линия Сталина». Неприступный бастион» онлайн - страница 40

– Да, Сонечка, можешь переодеться, а то на это безобразие, что на тебе, смотреть тошно…

– Да оно меня саму коробит! Ой. Какое оно все хорошенькое, и трусики даже есть…

Такой непосредственности Гловацкий не ожидал – она снова рывком сдернула с себя гимнастерку вместе с нательной рубашкой, вцепилась в белье, сбрасывая с себя штаны с сапогами и тут взглянула на него, поймав вытаращенные на нее глаза.

– Ой, – только и произнесла девушка, прикрывая свое обнаженное тело гимнастеркой, а Гловацкий поспешно отвернулся. Его немножко заколотило, все же испытание для психики мужика большое. И тут к спине прижалось ее горячее тело, а шею обвили две руки, нежные и теплые.

– Ты действительно любишь меня, Коля?

– Да, – коротко произнес он и поцеловал ладошку. Его сразу повернули крепкие ручки, он задохнулся от зрелища ее прекрасного, налитого силой тела, но вот голос произнес строго:

– Руки целуют чужим, а я вся твоя… Хочу любить тебя по-настоящему, милый, родной мой, ведь война…

Софья хрипло задышала, с закрытыми глазами потянулась к его губам. Гловацкий прикоснулся к ним, с удивлением отметил, что они сжаты, хотя ее руки гладили его плечи, как в прошлый раз, довольно энергично. Вот только целоваться девушка совершенно не умела и задрожала в кольце его рук.

– Ты что, радость моя?

Гловацкий спросил ее обеспокоенным голосом, он не понимал, почему так, ведь ей 28, врач, вроде должна все знать и уметь.

– Я вчера за тебя испугалась и решила, что ты будешь у меня первым. Прости, но я не могла ни с кем, меня пытались изнасиловать в детстве, а я убежала… Вот и боюсь… А вчера решилась, а ты меня не стал… Дура я, обиделась. Любимый… Все делай, все, я твоя… Твоя и только твоя…

«Вот дела, никогда бы не поверил, если бы не сам», – только и подумал Николай Михайлович, и тут его лицо прижали к обжигающей груди, и все мысли разом покинули голову…

Командир 41-го стрелкового корпуса генерал-майор Кособуцкий Западнее Старой Руссы

Сон никак не шел, хотя на больших наручных часах давно перевалило за полночь. Классный вагон немилосердно мотало на порядком разбитых и запущенных путях, иногда возникало ощущение, что как построили дорогу при царях, так все годы советской власти и не ремонтировали ни разу. А ведь эшелон буквально плелся на перегонах, едва проходя два десятка верст за час. И еще столько же времени просто стоял на забытых богом полустанках и перегонах. Вот так двигались рывками, и это на фронт спешная переброска?! Полдня ехали, полночи стоять!

Иван Степанович уселся на жесткой полке, недовольно бурча – для штаба корпуса выделили один-единственный плацкартный вагон, в котором бывшее купе проводников отвели для командира корпуса. Все остальные вагоны были общими, обшарпанными и загаженными донельзя, впитав в себя навечно устойчивые запахи русской глубинки – несвежих портянок и грязной обуви, квашеной капусты с тухлятиной, махорочной вони в туалете и еще много чего совершенно непередаваемого. В его отсеке хоть прибрано было, но откуда-то пробивался устойчивый запах самогона, которого он, выходец из небольшого еврейского местечка укутанной топями и лесами белорусской глубинки, на дух не переносил. Но сейчас стойко терпел эти невзгоды, хотя испытывал желание забыться, как после принятой бутылки водки.