Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 89
Administrator
Но, во-первых, это и по определению - декорации: в них есть предзаданность
декора, знаковая "ожидаемость". Если Москва, то - "семь холмов" и "сорок
сороков". Погружаясь в русскую фольклорную стихию, Цветаева черпает ее из
музеев, из книг, из Афанасьева... Русской деревни она никогда не видела. И
потом, она ЗНАЕТ, что ее русский стиль - стилизация. Про свою "Царь-Девицу"
пишет:
справедливо комментирует: в "Царь-Девице" фольклорная народность - только
форма, а суть - трагедия страстей, воистину вненациональных.
В чем же трагедия? Что за страсти? Зачем страстям такая "подарочная"
упаковка?
А это и есть подарок. Это жест царицы, ДАРЯЩЕЙ Москву - друзьям. Это -
движение души, переполняемой мгновенным восторгом. Суть - сам жест
дарения, владения, воления:
- Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами - то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
Страница 106
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий...
- И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова - и сердце свое в придачу!
Такой же дар - Мандельштаму:
Из рук моих нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
По церковке - все сорок сороков
И реющих над ними голубков,
И Спасские - с цветами - ворота,
Где шапка православного снята ...
Ахматовой дар сделан заочно (Цветаева с нею еще не виделась), Мандельштаму же - лично и очно. И Мандельштам, этот "странный" мальчик,
"гость чужеземный", - в конце концов реагирует так: разыскав Цветаеву по
телефону (в 1916 году!) на даче в Александрове (где та гостит у своей сестры
Анастасии), он умоляет принять его немедленно, он приезжает совершенно
потерянный, он места себе не находит, а когда сестры пытаются его накормить, кричит, "как ужаленный":
- Да что же это, наконец! Не могу же я целый день есть! Я с ума схожу!!
Для Мандельштама слом времен уже наступил: европейская карта
неостановимо перекраивается; миры двинулись и идут к последнему
столкновению.
На перекрой карты Цветаева откликнется двадцать три года спустя, в 1939-
м, прокляв Германию, "прикарманившую полкарты". В 1916-м она еще не
чувствует конца времен. Отчасти потому что во внешнем воплощении времена
для нее как бы и не начинались.
Одним движением она отводит все это от себя:
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы -
И идите себе... Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня все, разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
Спокойно стоять на ветру, как еще Блок показал, не получится. Стихи
Цветаевой, на внешний взгляд - апофеоз чудовищного равнодушия - к стране, к
Страница 107
что не все любили одну меня". И это - жест отречения: от венца, от царства, от
мира, который не подчиняется. Жест обречения.
Отрекается и Ахматова: "замыкает слух", замыкает уста. "
