Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 84

эвакуация дает эту возможность. «Ты, Азия, родина родин!»... «На этой древней сухой

земле я снова дома»... «Рысьи глаза твои, Азия, что-то высмотрели во мне».

«Что-то» — из прапамяти, из татарской бабкиной родословной?

Нет. Не связалось. Не восстановился Дом. Азиатских стихов, по позднейшему

свидетельству Л. Чуковской, Ахматова не любила. С азиатским эпизодом рассчиталась

Страница 100

Татарское, дремучее

Пришло из никуда,

К любой беде липучее,

Само оно — беда.

Нет, не складывается евразийский мотив. Но вот провиденциальность судеб: сын, тот самый «мальчик», которому петы колыбельные песни в 1915-м и ношены

тюремные передачи в 1938-м, — возвращается с каторги евразийцем: великий историк

Лев Гумилев, автор «Древней Руси и Великой Степи», находит России уникальное

место в координатах Востока и Запада.

Ахматова так и не находит координат. В ту и в эту сторону — анафема. «Восток еще

лежал непознанным пространством и громыхал вдали, как грозный вражий стан, а с

Запада несло викторианским чванством, летели конфетти и подвывал канкан...» Значит, ни Востока, ни Запада. С одной стороны — зловещая бездна, с другой — сыплющиеся

подробности, отлетающие, как куски ржавчины.

Что же посредине? Россия. Раздвоившаяся. Распавшаяся на две России. И каждая

идет в гибель. Одна — на Восток, другая на Запад:

От того, что сделалось прахом,

Обуянная смертным страхом

И отмщения зная срок,

Опустивши глаза сухие

И ломая руки, Россия

Предо мною шла на восток.

И себе же самой навстречу

Непреклонно в грозную сечу,

Как из зеркала наяву, —

Ураганом — с Урала, с Алтая,

Долгу верная, молодая,

Шла Россия спасать Москву.

Этим трагическим портретом расколотой родины завершается главное произведение

Ахматовой — «Поэма без героя».

Поэма — без Героя. Родина — без Дома. Судьба — без просветления.

По-человечески-то просветление есть. Кончается война. Возвращается с каторги

сын. И даже стихи, публикации которых Ахматова «уже не хочет», — начинают

печататься. Но каждый раз, когда чумная, черная полоса жизни (и истории) остается

позади, — из-под внешнего просветления опять показывается бездонь, которой нет ни

имени, ни объяснения, ни причины, а только ужас, приходящий, как и все, ниоткуда: Что войны, что чума? — конец им виден скорый,

Им приговор почти произнесен.

Но кто нас защитит от ужаса, который

Был бегом времени когда-то наречен?

Страница 101

При всей библейской утяжеленности, «бег времени» как всеразрешающий символ —

легковат и плохо выдерживает гигантскую нагрузку, которая на него падает. Это

выражение слишком похоже на аналогичные метафоры, залоснившиеся от частого

употребления в официальной советской словесности: «веление времени», «в долгу

перед временем» и т.д. Даже книгу свою так назвав, Ахматова не может переломить

инерции. Но ощущение слабого звена потому и возникает в ее стихе, что это звено

пытается удержать цепь запредельной тяжести, и давление на него огромно.

Есть «что-то» превыше всех земных горестей и радостей, глубже всякого горя, страшней всякого глада и мора, таинственней всякого имени. Сама жизнь — лишь