Читать «Голос и ничего больше» онлайн - страница 77

рактере фетиша в музыке и о регрессии прослушивания» («Uber den Fetischcharacter in der Musik und die Regression des Horens», 1938, позже помещенная в «Диссонансы», 1956).

Из всего этого мы должны сделать парадоксальный вывод: в конце концов, нет такой вещи, как дезакусматизация. Источник голоса никогда не может быть увиден, он происходит из структурно скрытой и тайной внутренности, он абсолютно не может совпадать с тем, что мы можем увидеть. Это заключение может показаться удивительным, но мы можем его соотнести с банальным опытом обыденной жизни: всегда есть что-то крайне несоответствующее между внешним аспектом личности и ее голосом, до тех пор, пока мы к нему не привыкнем. Это абсурдно, этот голос не может происходить из этого тела, он вовсе не звучит как этот человек, или же этот человек вовсе не похож на свой голос. Звучание голоса в самой своей сути является чревовещанием. Последнее принадлежит голосу как таковому, присущему ему акусматиче-скому характеру: голос исходит изнутри тела, из желудка, из живота — из чего-то несравнимого и несводимого к работе рта. Факт того, что мы видим отверстие, не демистифицирует голос, напротив, он увеличивает тайну.

Ощутимый промежуток навсегда отделяет человеческое тело от «его» голоса. Голос проявляет призрачную автономию, он никогда полностью не принадлежит телу, которое мы видим, настолько, что, когда мы видим, как говорит живой человек, здесь всегда срабатывает минимальный эффект чревовещания:

как будто голос говорящего прорезался из него и в некотором смысле говорит «сам по себе», через него²¹.

Чревовещатели, как правило, демонстрируют свое искусство, держа в руках марионетку, куклу, манекен, который и должен быть источником голоса (вспомните Майкла Редгрейва в фильме «Глубокой ночью»). Они предлагают ложную локализацию голоса, чье местонахождение не может быть найдено, опору для дезакусматизации²². Но представим, что мы сами являемся марионеткой (в виде турка?), тогда как голос—это карлик, горбун, спрятавшийся внутри нас?

Таким образом, голос как объект появляется вместе с невозможностью дезакусматизации, речь не идет о навязчивом голосе, источник которого невозможно установить; он скорее появляется в пустоте, из которой он предположительно должен происходить, но которую он не заполняет, вроде действия без истинной причины²³. В любопытной топологии тела он возникает как реактивный те-

лесный снаряд, который отделяется от тела и разносится вокруг, но, с другой стороны, он раскрывает телесное нутро, внутреннее деление тела, которое не может быть раскрыто, — будто голос является самим принципом разделения между внутренним и внешним. Голос, будучи столь эфемерным, бесплотным, воздушным, по этой же причине представляет тело как сокровище, скрытое за видимой оболочкой, «реальное» внутреннее тело, уникальное и интимное, и в то же время он, кажется, раскрывает больше, чем просто тело, — во множестве языков существует этимологическая связь между душой и дыханием (дыхание, представляющее «немой голос», нулевую точку голосового звучания); голос, несомый дыханием, указывает на душу, не подчиняющуюся телу. Мы могли бы использовать лакановскую игру слов и сказать, что голос — это plus-de-corps: одновременно остаток тела, телесный излишек, и уже-не-тело, конец плотского, духовность плоти, настолько, что они символизируют само совпадение наиболее существенной телесности и души. Голос — это плоть души, ее неискоренимая материальность, посредством которой душа никогда не может избавиться от тела; она подчинена этому интимному объекту, который не что иное, как неизгладимый след внешнего и неоднородного, но благодаря чему тело в то же время не может быть просто телом, это усеченное тело, расколотое неразрешимым разломом между внутренним и внешним. Голос является воплощением самой неосуществимости этого разделения и действует как его агент.